Полное собрание сочинений в шести томах. Том 3. Святыня под спудом

Предлагаю благочестивым читателям материал, на живых и ярких примерах повседневной жизни выясняющий истинную тайну монастырской миссии, проливающий яркий свет в самые затаенные уголки монашеского сердца, освещающий внутреннюю келейную жизнь иноческой души, которая изливала в материале этом мысли свои и чувства не для славы и чести мирской, не для удовлетворения самолюбивой гордости, а глаголала от избытка сердца к самой себе и к своему Богу. Материал этот - келейные заметки, письма, черновики, а также записи некоторых выдающихся событий внутренней монастырской жизни, мною найденные в книгохранилищах Оптиной пустыни, мною собранные и систематизированные в форме дневника ныне уже приложившегося к праотцам оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова). Не ему одному принадлежал этот материал - он был достоянием коллективного оптинского духа, - но я присвоил его ему одному, потому что при жизни восстановителя оптинской славы, архимандрита Моисея, он был к нему едва ли не самым близким лицом: потому что он вел дневник всему тому, чему был очевидным свидетелем во все время долголетней своей иноческой жизни, начавшейся еще во дни основателя старчества в Оптиной пустыни, старца Льва, продолжавшейся при его преемнике по старчеству, старце Макарии, и окончившейся во дни современника нашего, старца Амвросия Оптпнского, и, наконец, потому что, по отзывам его современников, он сам был иноком выдающейся духовной жизни. Дневник отца иеромонаха Евфимия послужил мне канвою, с намеченным его рукою узором, но самый узор, как и драгоценнейший жемчуг дивного шитья, составлен и собран из многоцветных раковин, извлеченных из сокровенных глубин безбрежного и бездонного моря великого оптпнского духа, питавшего православную русскую мысль в таких богатырских ее представителях, как братья Киреевские, Гоголь, Достоевский и те 'молодшие' богатыри, имена которых - как звезды на тверди православного русского неба.
Во всем, что собрано здесь, самоизмышленного моего нет; все это плоть от плоти, кость от кости оптинских насельников и им по духу присных. Что же касается изложенных здесь фактов, принадлежащих к области духовной христианской жизни и ее силы, то моего в них - только одна редакция.
Чувствую и всем сердцем моим сознаю, что не моей меры труд этот, что он не исчерпывает и капли единой великого сосуда оптинского, но смелости моей и дерзновения оправданием да послужит быстрота и натиск злобного духа времени, устремляющегося внушить присным своим рабам и служителям похоронить на веки еще живое и жизнетворное тело православного монашества: при таких условиях начавшейся роковой борьбы некогда размышлять о достоинстве оружия - впору только и без необходимых доспехов ринуться в жестокую сечу и хотя бы одним телом своим на время заградить гробокопателям доступ к разверстой ими могиле.
Но если дни, нами с великою скорбию переживаемые, в небесной книге жизни записаны как дни совершения такого злодеяния, и живому еще цвету христианства, каким во все времена было истинное монашество, уже настало время быть заживо погребенным в безвременной могиле, то пусть и малый, и несовершенный труд мой этот покажет остатку верных:
Какой светильник разума угас.
Какое сердце биться перестало...