Пятнадцатый век в европейском литературном развитии

Границы литературных эпох обычно не совпадают с рубежами столетий. И все-таки и в сознании современников, и в восприятии потомков (в том числе исследователей и «осмыслителей») подобные границы присутствуют очень ощутимо и непреложно. Есть здесь, конечно, и навязываемое рядовому человеку (впрочем, не только ему) традиционным мироощущением осознание временных рубежей, что подчас выливается в маниакальное ожидание «конца света», «страшного суда», вообще какого-то неизбежного и рокового перелома и всеобщей гибели (например, в преддверии 1000 года, когда своеобразный психоз охватил огромные массы населения Западной Европы). Но даже если это переживание приближающегося рубежа и не приобретало катастрофических и экстремальных форм, магия круглых чисел давала о себе знать, с чем нельзя не считаться.
И как бы в противовес этому индивидуально-массовому восприятию движения времени, мыслители и позднейшие «осмыслители» находили в движении истории иные вехи, отличные, и подчас весьма значительно, от круглых хронологических рубежей. Так например, «Великий век» в истории французской культуры растянулся — под пером исследователей — на лишних два с половиной десятилетия — от вступления на французский трон Генриха IV (1589) до смерти Людовика XIV (1715). Но тут все просто: культурные этапы пристраиваются к датам правления монархов. Иначе, когда таких опорных дат нет; тогда в дело вступают собственно культурные или же литературные эпизоды. Мы можем, например, начинать итальянское Кваттроченто со смерти Петрарки или Боккаччо, в значительно меньшей степени — со смерти Саккетти, подобно тому, как со смертью Пушкина заканчивается определенный этап истории российской словесности и начинается этап новый.